Проклятый ректор (СИ) - Страница 119

119

Это были не русалочьи слезы, а уже готовое снадобье. Вероятнее всего, снадобье истинной молодости.

Глава 44

В этот раз приступ продлился долго, до утра следующего дня, но протекал при этом как-то вяло. Судороги и спазмы довольно быстро снимались снадобьями, и большую часть ночи и Найт, и я спали, но время от времени ему становилось хуже, начинались жар и бред.

Мне казалось, что его состояние вызвано не столько проклятием, сколько случившимся в подвале сгоревшего коттеджа. Кем бы ни оказалась Алисия, какой бы она сама ни оказалась, он прожил с ней три относительно счастливых года. И пусть его чувства к ней были усилены снадобьем страсти, они все равно были. Он прожил с ними пять лет, и пары часов едва ли могло хватить, чтобы полностью перестроиться. И тем не менее, ему пришлось убить ее. Ему, человеку, который никогда в жизни не совершал ничего подобного. Честно говоря, я не понимала, как он вообще смог. И почему-то мне казалось, что он сделал это не столько для себя и открытия шкатулки, сколько из-за меня.

Наверное, потому что в бреду он часто повторял, что мне больше нечего бояться и Аманда больше не причинит мне зла. А еще он говорил о русалке, которая помогла ему победить. Якобы он только отбросил Аманду заклятием в бассейн, а там появилась русалка и утащила ее на дно. Найт утверждал, что видел ее хвост. Оставалось только догадываться, откуда взялась такая странная фантазия. Вероятно, его сознанию было слишком сложно принять факт убийства. Откуда взялся образ русалки, я тоже догадывался. Мне оставалось только держать его за руку, делать холодные компрессы, со всем соглашаться и думать, как я расскажу ему о том, что в шкатулке не было слез.

Поскольку Найт надолго выпал из реальности, Мор сам вызвал своих коллег. Они действительно нашли Аманду в бассейне, как и рассказывал мне Найт. Официальная версия звучала так: Аманда с помощью Дорна похитила Алека Прайма и меня, планировала убить обоих, но Мор и Фарлаг успели вмешаться. Позже Мор позволил бывшим супругам объясниться наедине, но Аманде как-то удалось освободиться от браслетов. Она напала на Фарлага, и он был вынужден защищаться. Поначалу сам Мор и вел это дело, но через пару дней его сменил другой легионер и количество вопросов к Найту возросло.

Однако его это, как мне казалось, не слишком пугало. От приступа он оправился, но в свое привычное состояние не вернулся. Даже новость о том, что в шкатулке оказалась жидкость, не похожая на слезы, воспринял довольно равнодушно. Я очень надеялась, что со временем эта апатия пройдет. Пока же она была ему на руку, потому что на все допросы он реагировал достаточно спокойно, а спокойствие свидетельствовало в его пользу.

Пока Найт разбирался с легионерами и боролся с внутренними демонами, я провела исследование найденного в шкатулке снадобья. Новый преподаватель научил меня во время нашего индивидуального занятия. Мне не удалось определить все ингредиенты, но те, что проявили себя, совпали с рецептом снадобья истинной молодости, каким я его запомнила. Запомнила — потому что найденный мною у Блэка конверт вместе со всем содержимым, которое я туда сложила, Аманда уничтожила. От него осталась только горстка пепла в углу комнаты, где когда-то держали Лилию Тор.

А еще я каждый день читала письмо и рассматривала найденный в шкатулке браслет.

Письмо было написано мамой. Деллой. На нескольких листах убористым почерком она рассказывала мне всю правду. О Лилии, о своей матери, обо всем, что произошло двадцать лет назад. И хотя большую часть этой истории я уже знала, было несколько моментов, которые я читала, затаив дыхание.

Прежде всего это был строчки о моей настоящей матери. Делла рассказывала о том, какой была Лилия: милой, доброй, боязливой, но любопытной.

«Она не могла пожаловаться мне на то, что моя мать с ней делала. Или не хотела, понимая, что я все равно ничего не смогу для нее сделать. Нашей речью она так и не смогла овладеть, но мы с ней общались и понимали друг друга. Мы разговаривали жестами, картинками, смехом. Она задавала мне безмолвные вопросы о нашем мире, пела мне о своем. И хотя в этой песне не было слов, я все равно понимала. Я словно погружалась в сон, и мне являлись картины, которые она хотела мне показать. Не знаю, как она это делала.

Она всегда была добра ко мне. Даже лечила головную боль, когда она случалась. Это то немногое, что я смогла тебе передать от нее. Мне кажется, она любила меня. Я-то точно привязалась к ней, как к младшей сестре. Мы много времени проводили вместе, когда я не училась. И хотя я видела, что она тоскует по привычной жизни, тогда мне казалось, что призвать ее к нам было не таким уж злодейством.

Злодейства открылись мне позже…»

Делла рассказывала о том, что узнала, без прикрас. Рассказывала она и о том, как пыталась добиться каких-то действий от отца, но тот ее не слушал. Даже в этих строчках, написанных годы спустя, еще чувствовалась горечь и обида на него. И мне было вдвойне больно все это читать, потому что я помнила лицо профессора Блэка в тот вечер, когда он подумал, что я и есть Делла. Я помнила отчаяние в его голосе, когда он просил прощения и когда потом спрашивал, где же его дочь и когда вернется. И мне было горько от осознания того, что они так и не нашли друг друга, чтобы объясниться.

«Наверное, мне стоило предпринять что-то другое, — писала Делла. — Подумать еще, обратиться в Легион или к ректору Лекса. Рассказать обо всем, что происходило у нас дома. Но я была молода и глупа. Я задумала побег, но не продумала его до конца. Вероятно, это я погубила Лилию, хотя хотела ее спасти. Моя мать заметила наше исчезновение слишком рано и попыталась догнать. Это происходило ночью, в темноте мы сбились с пути и заплутали в лесу, который отделял наш коттедж от замка, поэтому у нее были все шансы нас обнаружить. Я была в ужасе, потому что моя мать к тому времени совсем обезумела. А ты была совсем крошечной, не понимала, что происходит, а потому то и дело начинала плакать.

119